Свечин Михаил Андреевич

генерал-лейтенант Свечин Михаил Андреевич

генерал-лейтенант Свечин Михаил Андреевич

16 мая 1876, Санкт-Петербург — 15 апреля 1969, Ницца

Герой русско-японской войны (золотое оружие «За Храбрость»), участник Первой мировой войны, Белого движения…

Похоронен на русском кладбище Кокад в Ницце

Фрагменты автобиографии…

Образование. «В детстве я жил в городе Екатеринославе, где мой отец был начальником штаба 34 пехотной дивизии. При мне и брате Александре состоял опытный гувернер француз, бывший легионер Зуавскаго полка, участвовавший в походе по завоеванию Алжира, ныне, через 130 лет получивший независимость. A затем ему пришлось, вместе с Зуавским полком, принять участие в Крымской кампании. Здесь, в штурмах Севастополя, он был тяжело ранен, взят в плен и остался навсегда в России. Своими увлекательными рассказами об участии в боях, вероятно сильно прикрашенными, он очаровывал меня с братом; целыми часами, забывши о своих детских играх и шалостях, мы внимательно его выслушивали и наше воображение рисовало в наших юных головах — батальные картины того времени.
Принадлежав к военной семье нам, вероятно, предстояла военная. карьера, но думаю, что рассказы бравого зуава, подкрепленные соответствующими показательными жестами, содействовали нашей с братом любви к военной службе.
В 1885 году, из Иркутского Генерал-губернаторства, все области находившиеся к востоку от озера Байкал, были выделены и составили новое Приамурское Генерал-губернаторство и военный Округ. Возглавить эти должности был назначен Генерал-адьютант барон Корф, который,. no старой службе, знал моего отца и предложил ему генеральскую должность по Генеральному Штабу в новом Округе.
Приняв это предложение, отец с моей сестрой и братом отправились из Одессы морем, через Владивосток, к новому месту службы. A меня, которому в 1886 году исполнялось 10 лет и за неимением, в то время, соответствующих учебных заведений на нашей далекой окраине, определили во 2-й Кадетский Корпус в Петербурге.»

Воспоминания генерал-лейтенанта Свечина М.А. (16 мая 1876, Санкт-Петербург — 15 апреля 1969, Ницца) о Николаевском Кавалерийском Училище

Николаевское Кавалерийское Училище

31 Августа 1893 года, я вступил в Николаевское Кавалерийское Училище, образованное из бывшей Школы гвардейских подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров. Училище наследовало старые традиции, запечатленные еще стихами, прошедшего в нем курс, величайшего русского поэта Лермонтова. Было в них не мало юмористических и сатирических выпадов, но, в общем, уклад жизни Училища, или как y нас принято было говорить— «в славной Школе», вел к строжайшей дисциплине и молодцеватости. Считалось, что кавалерист должен быть — лихой, ловкий, воспитанный в чисто воинском духе.
Подход к этому, издавна, велся в строгой субординации и точном подчинении не только начальству, но и старшим нашим товарищам — юнкерам старшего курса. Младший курс должен был видеть в них — свое ближайшее начальство. Младший курс считался еще не проникшимся воинским кавалерийским духом, юнкера коего назывались «сугубыми зверьми». Они должны были слушатъ и повиноваться юнкерам старшего курса, кои наставляли их в установленных в Школе традициях. Кроме того, среди юнкеров старшего курса имились начальники: эскадронный и взводные вахмистры (в частном обиходе «капралы») и портупей-юнкера (также в частности — «эстандарт-юнкера»). Они имели на погонах еоотвѣтствующие отличия поперечными нашивками, почему и назывались нашивочными. Эти звания получали юнкера старшего курса, приказом по Училищу, за успехи  — в науках, строевых занятиях и умению хорошо ездить верхом. Согласно Дисциплинарному Уставу эти начальники обладали правами по наложению наказаний — назначения не в очередь на наряды (дежурства и дневальства) и оставление без отпуска.
В общем следует признать, что переход из кадет корпуса в юнкера училища — был безусловно суровым. К тому же, y нас, среди юнкеров старшего курса попадались люди не совсем уравновешенные, без нужды переходили границы благоразумия, но это надо считать как исключение. Однако этот строгий режим, называемый «цуком», молва преувеличивала и доходя до высшего военного начальства, включая военного министра, вызывала требование к начальникам училища — принять меры для искоренения этого «цука». Но вопрос был очень деликатный и не все начальники училища подходили к нему хладнокровно, a резкие меры вызывали не улучшение, a ycyгубляли положение, приводя к уродливым формам. Так например уже по моем окончании училища, один начальник училища отменил право «нашивочных» юнкеров налагатъ наказания, принадлежавшие им по Дисциплинарному Уставу; это привело к тому, что налагались незаконные наказания, вроде назначения сделать десятки гимнастических приседаний, действительно унизительных. Но упоминаю об этом как исключение, в общем редко можно было встретить y бывших питомцев Школы неприятное воспоминание о жизни в стенах училища. A, c другой стороны, суровый режим воспитывал «отчетливых» будущих кавалерийских офицеров.
Через месяц, когда прибывшие в училище юнкера утверждались в первоначальном воинском обучении и владении оружием, (что особенно было трудно для лиц поступивших из гражданских учебных заведений, т. к. кадетам это было известно), назначалась церемония принятия присяги. Для этого в манеже выстраивались в пешем строю, с полной амуницией и оружием, эскадрон и сотня, выносился Штандарт, читались слова присяги и присягнувшие юнкера младшего курса прикладывались ко Кресту и Евангелію. С зтого дня поступившие юнкера зачислялись на действительную, военную службу и с этого дня насчитывалась выслуга пенсий. И юнкера поступали под действия военного законодательства.
Занятия в училище были установлены: — 4-ре часа лекций в классном флигеле и 4-ре часа строевых занятий, в том числе ежедневно час верховой езды. Два раза в неделю, по вечерам, были репетиции по прочитанным курсам лекций, за которые ставились отметки (баллы).
Кроме военных наук —- тактики, военной истории, фортификации, артиллерии, топографии, военной администрации, подрывном деле, мы проходили — историю Церкви (Закон Божий), историю русской литературы, законоведение (особенно полковые суды), французский и немецкий языки и, еще в мое время — химию и механику, впоследствии отмененные; в мое время — эти две науки y юнкеров носили названия — сугубых.
В середине Мая, училище переходило в лагерь Красного Села. Этот лагерь широко известный, среди военных и юнкеров Петербургских училищ, был одним из больших центров летней подготовки, учебных стрельб и маневров войск. Подъезжая к лагерю вы слышали: треск барабанов, звуки горнов и труб, заливчатую трель флейтистов; слышались ружейные выстрелы и очереди пулеметов, доносился отдаленный гул артиллерийской стрельбы. Поднявшись в ряд слобод, образующих Красное Село и обернувшись назад, перед вами откроется красивая картина палаточного лагеря пехотных полков и батарей императорской гвардий. A здесь, между слободами, раскинулись дворцовые постройки и бараки штабов. Сюда же примыкал своим правым флангом Авангардный лагерь армейских частей, бараки военных училищ, заканчивающиеся постройками Офицерской Кавалерийской Школы.
Трудно подыскать столько разнообразия в топографическом смысле, как окрестности Красного Села. Здесь вы найдете в фигурации местности, все нужное для обучения войск: — леса и перелески, овраги и холмы С причудливыми хребтами. По преданию на этот участок местности, в 25-ти верстах от Петербурга, указал наш великий Суворов. Сюда на смотры и маневры прибывали Наши Венценосные Вожди, сюда приглашались военные представители иностранных держав.
Впереди Авангарднаго лагеря растилалось обширное, холмистое пространство, примерно на три версты в ширину и длину, носившее название военного поля, казавшееся плоским, но было всхолмлено так, что в его складках скрывались на учениях целые кавалерийские полки. Сухой грунт поля, вытоптанный на учениях, во время которых, на широких аллюрах, поднималась такая пыль, что всадник не видел ушей своего коня.
Южную сторону поля окаймляла «Лабораторная роща», склады и артиллерийские снаряжения, т. к. за рощей находился полигон для практических стрельб артиллерии. В поле, на самом его высоком холме, уже давно был построен «Царский валик», откуда Державные Вожди Российской Армии смотрели прохождение церемониальным маршем войск и где, в былое время, Императоры, в конце лета, поздравляли выпускных юнкеров и пажей с производством в офицеры.
Отсутствие на поле ориентировочных пунктов затрудняло построение войск к смотру. Требовалась посылка топографа для точного определения правого фланга построения, чтобы кипрегелем визируя на три отдельных предмета, в том числе на дымовую трубу бумажной фабрики Печаткина, засечь нужную точку. По-этому, досужие зубоскалы уверяли, что если рухнет труба фабрики, то и выстроить большую массу войск лагеря — будет невозможно.
Эскадрон и сотня нашего Училища, в конном строю с полным вооружением выступив из Петербурга, походным порядком с привалом у Лигово, двигались переменными аллюрами и песнями.
По дорожке Красносельской едет эскадрон гвардейский, Эскадрон — лихой!
Снега белого белее, Блещут наши портупеи, Шашками гремя!
А, полковник приказал — Сделать в Лигове привал: Бутерброды есть!
Тут шакалы подбегают, Нам бутылки предлагают, С игристым вином!

Но полковник не зевает, Он шакалов прогоняет, Жилистым хлыстом!
И кидает им в затылки — Драгоценные бутылки, Как ему не жаль?

Прибыв в бараки нашего лагерного расположения, мы, первый месяц нашего обучения, посвящали: на младшем курсе — топографическим съемкам, a на старшем — верхом производили маршрутные съемки и решали в поле заданные нам тактическиея задачи. Закончив эти работы, которые отмечались баллами, мы приступали к интенсивным строевым занятиям. Среди которых ежедневно проводились конные учения, где юнкера с полным вооружением, полагающегося кавалеристу, с винтовкой за спиной на солдатском седле. Все это давало, каждому из нас, полное понятие о тяжести кавалерийской службы. когда на широких аллюрах и всяческих перестроениях винтовки набивали спину, a сжимаясь в сомкнутых строях страдали и ноги. Моясь в банях мы могли наблюдать друг y друга синяки и ссадины, причиненные на учениях. И понятно на нас молодых, ложилось тяжелее чем на солдатах.
20 Октября 1894 года, в Бозе почил Император Александр III. 7 Ноября поезд с телом Императора прибыл из Ливадии в Петербург, наше Училище, в конном строю, к полдню прибыло к Николаевскому вокзалу и мы были свидетелями прохождения траурного шествия, a затем следовали за гробом вплоть до Петропавловской крепости. в церкви которой покоились лица Царской Семьи, со времен Петра Великого.

Когда я перешел на старший курс, великий князь Николай Николаевич был назначен Генерал-Инспектором Кавалерии. Страстно любящий кавалерийское дело, великий князь энергично принялся за работу, безусловно поставив ее на большую высоту; можно лишь отметить, что его резкий характер, иногда, переходил границы, наводя на смотрах трепет среди кавалерийских начальников, т. к. те, которые сплоховали, — отрешались от своих должностей или не получали дальнейшего продвижения по службе. «Пошло избиение», как говорилось в те времена. Многие полагали, что энергичная работа вел. князя не пострадала, если бы им не применялись эти резкости; надо иметь в виду, что положение вел. кн., как такового, затрудняло ответом или даже объяснением лица, коему был брошен резкий упрек. Мало кто решался бы на возражение, а, потому, вел. князю и не следовало пользоваться своим привилегированным положением. Постепенно, с годами, характер вел. князя значительно смягчился.
Однажды, молодым офицером, назначенным ординарцем к вел. князю на его выезд для смотров, я оказался свидетелем следующего: делая смотр Уланам Ее Величества, вел. князю не понравилась какая то эволюция в построении; вызвав командира полка ген. Баранова, он начал выговаривать ему и бросил бранное (неприличное) выражение. Тотчас командир Улан повернулся и начал отъезжать. Вел. кн. сперва недоумел отъезду от него командира полка, a затем приказал: «Ординарец верните мне командира полка». Я поскакал выполнять распоряжение. Вернувшемуся ген. Баранову, вел. кн. заявляет: «На каком основании вы позволяете себе отъезжать, когда я делаю разбор учения»? Но не потерявшийся и сохранивший полное спокойствие генерал ответил: ‘Когда Ваше Императорское Высочество говорите мне о кавалерийском деле, я Bac слушал, в ваших же «выражениях» я не компетентен». Вел. кн. понял свое неосторожное выражение, вырвавшееся нечаянно, обнял командира полка; все кончилось по хорошему, принял приглашение на завтрак в полк. Но не y всякого хватало решимости на такой ответ.
В середине лагерного обучения, из Главного Штаба поступил список свободных офицерских вакансий в полках. A в училищной канцелярии был составлен список в порядке среднего балла за выпускные экзамены, лагерные практические занятия по съемкам и прочее. По этим спискам и происходила разборка вакансий, имеющихся в полках. Каждый юнкер, в зависимости от своих успехов, мог видеть — дойдет ли до него возможность попасть в намеченный желательный для него полк? Состоя третьим по списку, меня этот вопрос не озабочивал.
(Выпускные пажи имели привилегию выбора желательной части, даже если в ней отсутствовала вакансия).
Выяснив в какой полк, по разборке вакансий, юнкер попадет, можно было приступить к заказу соответствующей полковой формы, дабы ко дню производства, что для нас намечалось на 12 Августа 1895 года, не опоздать надеть офицерский мундир.
Подходил день производства, когда мы, став офицерами, покидали нашу славную Школу, где мы так дружно сжились, теперь же расставаясь с нашими младшими братьями-зверьми, с которыми нужно было проститься и наставить их в хранении школьных традиций. После дружеских объятий всем хором пелась наша «Звериада», в которой сохранилось не мало строф нашего Лермонтова.
Затем читался последний наш «юмористический приказ по курилке» с заключительной фразой которого полагалось, что последний позвонок звериного хвоста отпадал и бывшая наша молодежь-«звери» становились «корнетами» с возложенными на них обязанностями; — хранить и поддерживать славу нашей Школы!

Производство в офицеры.

День производства в офицеры был большим событием в жизни молодежи, предназначавшей себя к военной службе. Действительно, мы из учеников делались самостоятельными, полноправными российскими подданными и офицерами, которым отдавала честь могучая наша Армия. Понятно, этот день, y нас запечатлевался на всю жизнь!
Конец маневров в 1895 году в Петербургском военном Округе заканчивался к 12 Августа и на этот день был назначен Высочайший смотр войскам лагеря. По окончании смотра, окончившіе курс пажи и юнкера Петербургских военных училищ, были вызваны к Царскому валику.
Это был первый год вступления на прародительский Престол нашего последнего Державного Вождя Императора Николая II, так зверски убитого со всей Августейшей Семьей.
Молодой Император, еще не освоившийся со возложенными на Hero, Божьей милостью, трудами, обратился к нам с милостивыми словами, которые были выслушаны с волнением и глубоко запали нам в душу. Государь подошел к нам, обвел своим чарующим взглядом выстроенных юных юнкеров и пажей, и с любовной улыбкой произнес: «Служите верой и правдой России и Мне. Любите Родину и будьте справедливы к подчиненным. Поздравляю вас с производством в офицеры». Громкое Ура вырвалось из наших грудей. Вечером, всем своим выпуском с приглашенными — командиром училишщного эскадрона и нашими сменными офицерами, мы собрались на общий обед y Эрнеста на островах, где, за дружеской трапезой и трогательными речами, прощались друг с другом и училищньм начальством. Этим офиицальная часть заканчивалась и мы расходились группами, для продолжения своего празднования по всем загородным садам, куда, до сей поры, вход нам был закрыт. Плац-адъютанты Петербургского коменданта, по установившемуся обычаю, смотрели снисходительно на наши шалости.
На следующий день утром мы еще раз собрались в стенах училища, в только что сшитых парадных мундирах, где был отслужен молебен, в присутствии всего училищного начальства. Адъютант училища выдал нам необходимые документы и отпускные билеты на полагающийся нам 28 дневный отпуск и мы разъезжались. В дополнение к 28 дням отпуска прибавлялось еще время на проезд к месту службы, исчисляемый по старинному, когда не было еще железных дорог, по 50 верст в сутки. Отчего выигрывали те y которых полковая стоянка была дальше от Петербурга. Выходившие в части стоявшие на Дальнем Востоке, имели несколько месяцев дополнительного отпуска.
Для выхода в гвардейские части требовалось еще получить согласие офицеров полка, для принятия в свою среду. Это положение не обусловливалось каким-либо законом, но давно вошло в обычай и поступленіе в полк, минуя желание его офицеров, ставило нарушителя в невозможное положение служения среди не сочувствующих ему. А, потому, едва-ли кто-либо мог решиться на подобный шаг.
Кроме того, каждый, наметивший себе часть, должен был отдать себе отчет — обладает ли он достаточными средствами, для службы в ней? Т. к. служба, особенно в гвардейских частях, не давала возможности существовать на получаемое жалованье. В этом отношении гвардейские части сильно разнились в зависимости от установленных в полках обязательных расходов. Недостаточная обдуманность в этом отношении грозила тем, что прекрасный офицер, не отдавший себе отчета — справится ли он в намеченной части с имеющимися y него средствами, должен был быстро покинуть полк.
Я, с несколькими товарищами по Училищу, наметившими себе выход Л-Гв. в Кирасирский Ее Величества полк, заблаговременно, до разборки вакансий, проехали в Гатчину (где полк квартировал) к полковому адъютанту M. M. Лазареву, который повел нас представиться старшему полковнику В. Г. Мандрыке. Последний, познакомившись и расспросив нас, отпустил сказав, что ответ мы получим своевременно. Вероятно, о нас, представлявшихся, были собраны необходимые справки, и заехавший к нам в лагерь Лазарев вызвал лишь меня и Н. Н. Лавриновского и передал согласие на наше принятие в полк. И вот, с производством 12 Августа 1895 года, я получил честь надеть мундир и стать корнетом Л-Гв. Кирасирского Ее Величества Государыни Императрицы Марии Феодоровны полка. Полк постепенно сделался для меня родным: — в нем я служил младшим офицером; по окончании Академии командовал в нем эскадроном, в 1910 году, в нем же, отбывал ценз командования дивизионом; по воле Государя и Шефа, мне оказана честь и радость получить в 1915 году в командование родной полк. A последнее, по установившемуся положению, давало мне право, и по окончании командования полком, остаться в его списках и сохранять мундир полка пожизненно.

Академия Генерального Штаба.

Вступительные испытания. Согласно желанию моего отца и своего лично, я постарался пройти высшее военное образование в Военной Академии.
Мне было известно, что поступление в Академию и прохождение в ней курса требует большого усилия воли, усидчивости и прилежания, т. к. курс был обширным, a требования очень строгие. Поступление в Академию разрешалось не ранее 3-х летней службы в строевых частях. Три года, службы в полку, так быстро промелькнули, что я и опомниться не успел, что-бы подготовиться к экзаменам. Лишь на 4-й год приступил к серьезной подготовке. Для поступления в Академию требовалось вновь выдержать экзамены по программе средне-учебных заведений и военным предметам, проходимых в военных училищах, a также французский и немецкий языки. Первоначальные испытания производились весной при штабах военных округов, для проверки — действительно ли офицер начал подготовку, a не просто хочет съездить в Петербург на казенный счет. Выдержавшим эти испытания давался 3-х месячный отпуск перед экзаменами в Академию.
20 Августа начинались экзамены в Академии, которые были весьма строги. Требовалось не только выдержать все испытания, но и по среднему баллу попасть в конкурс. Так из тысячи державших экзамены, выдерживавших было не более 600, a принятых оказалось лишь 153. Но этим не заканчивались испытания, a и в дальнейшем мы подвергались конкурсу: на старший курс, по баллам, было переведено лишь 100, a на дополнительный курс только 40, остальные 60 считались окончившими по 2-му разряду, получали лишь академические значки и отчислялись обратно в свои части. В дальнейшем они имели небольшие преимущества по службе. Кончившие дополнительный курс, считались окончившими по 1-му разряду и почти всe причислялись к Генеральному Штабу.
Наши профессора. Мне пришлось поступить в Академию в 1899 году, на рубеже оставляющего должность Начальника Академии генерала- профессора Леера, который руководил ею более десятилетия и вновь назначенного Начальником Академии генерала-профеесора Сухотина.
Первый — большой военный ученый, читал Стратегию, записки и руководства коего, как и его военные труды были широко известны заграничным военным академиям. Сам обладая широкими научно-военными познаниями, развил и дополнил труды известного немецкого ученого Кляузевица, начала 19 столетия. Леер поставил в нашей Академии кафедру Стратегии на большую высоту. Лекции, читаемые им, слушались с особым вниманием. Последующие по его уходу наши профессора, по этой кафедре, начиная с Михневича могли лишь продолжать его работу, базируясь на его труды. Кроме того, Леер лично вникал в общее направление преподавания всеми профессорами, был доступен и слушателям академии.
Второй — токе бывший профессор нашей Академии, по кафедре тактики, ген. Сухотин был строгий и сухой человек. В мое время он не читал y нас никакого курса. Мы ни разу не видели его присутствия на какой либо лекции, ни на практических занятиях. Года два он стоял во главе академии, когда строилось новое, обширное помещение академии на Суворовском проспекте, взамен нашего старого здания на Николаевской набережной. Последнее уже не могло принимать, в своих аудиториях и помещениях большого количества слушателей, которое, с увеличением вооруженных сил, требовало приема большего числа слушателей, a также желая пропустить и в строй офицеров с высшим военным образованием. Сухотин посвятил себя, главным образом, наблюдению за постройкой нового здания — с обширными аудиториями, для лекций и помещением для практических работ, для огромной академической библиотеки и вместительной столовой, где офицеры-слушатели могли недорого столоваться, т. к. занятия в академии шли непрерывно до 4-х часов дня, лишь с получасовьм перерывом на завтрак.
От профессуры Сухотин потребовал лишь большей строгости при оценке баллами на экзаменах и практических работах. Лекциями профессоров он не интересовался, оставив все кафедры без своего наблюдения и руководства. Последнее повлекло за собой много нежелательных самоупрямств со стороны некоторых профессоров, правда, как единичные факты. Надо иметь в виду, что мы, как военные, соблюдали дисциплину, не тіозволяли себе никаких обструкций, выраженій неудовольствий и пр., что широко применялось в гражданских институтах студентами по отношению нежелательных профессоров. Затем, мы не только были обязаны посещать лекции, но и не было случаев манкирования их, без уважительных причин. Мы приходили в академию в 9 утра, согласно расписанию, расходились no своим аудиториям, для слушания лекций или для практических работ. Наши штатские профессора, читавшие нам второстепенные, для нас, предметы — (как геология, общая история, международное право) — Иноземцев, Форстен, Платонов и др., выражали нам особую признательность за внимание на лекциях и интерес с которым мы относились даже к их не военным наукам.
К сожалению не могу умолчать об одном, мягко выражаясь, не уравновешанном профессоре полковнике Баскакове читавшем часть истории военного искусства. Баскаков женился на богатейшей староверке и, видимо, это вскружило ему голову. Лекции его были сплошной кошмар. Торжественно войдя на кафедру, он не садился, a приняв героическую позу стоя, держа в руках указку, для указания пунктов на картах и схемах, повешенных библиотекарским служителем перед его лекцией. Сразу же начинал с невероятной быстротой, монотонно говорить. Следить за ним не было никакой возможности. Временами он тыкал указкой, куда попало на висящие схемы. Вся лекция была сплошной сумбур, не только записать, нo и уловить его мысль — было невозможно. Два часа предоставленных ему для чтения он говорил без перерыва и зачастую захватывал еще добрых пол, a то и час, от лекций другого профессора. Началыник Академии Сухотин не мог не знать — как читаются лекции Баскаковым, но мер никаких не предпринимал. Беда была слушателю попасть в партию руководимой Баскаковым по практическим работам — замучает ненужными приложениями и редко оценит хорошим баллом. Но новый начальник Академии, ген. Глазов, после одного раза слушания его лекций, прекратил это безобразие и отчислил Баскакова от Академии.
Вспоминая об этом уродливом явлении, я должен сказать, что отношение с профессорским составом y нас было вполне нормальное. Мы были проникнуты интересом к научным военным познаниям, кои мы получали в стенах академии, увлекались своими занятиями и добросовестно относились к их изучению. Вообще высоко ценили наш храм военной науки. Среди профессуры были талантливые лекторы, широко понимавшие свой предмет, но, хотя редко, бывали и схоластики, которые, в упоении своего профессорского звания, забывали, что имеют дело с живыми военными науками  — прогрессирующими в зависимости от многи данных и техники.
Говоря о профессорах академии, я должен отметить и генерала M. B. Алексеева будущего начальника штаба Верховного Главнокомандующаго в войну 1914-17 г. г. С этим, безусловно незаурядным большим работником на ниве военного дела, мне посчастливилось по службе неоднократно встречаться. Знакомство с Михаилом Васильевичем y меня восходит еще к концу прошлого века, когда я юнкером проходил курс в Николаевском кавалерийском Училище, a он, в то время, Капитан Генерального Штаба, читал нам тактику, a летом, в лагере, руководил съемками и решением тактических задач в поле. Участник Русско-Турецкой войны 1877-78 г. г., a затем окончив академию генерального штаба, он любил и знал военное дело. По натуре весьма скромный, но пунктуален и настойчив в своих требованиях, он допекал нас в выполнении задач в поле.
He обладая средствами, он, помимо своей основной службы в генштабе, принужден был набирать лекции в военных училищах, кои оплачивались отдельно. Затем, защитив диссертацию, получил звание профессора и читал часть курса по «истории военного искусства в России».
Поступив в Академию, мне вновь пришлось ветретиться с Михаилом Васильевичем и особенно близко узнать его по практическим работам т. к. я попал в группу, которой он руководил.
Сделавшись профессором, Михаил Васильевич не оставил своей основной работы в Генеральном Штабе, a совмещал с профессорской деятельностью. Как ни добросовестно относился он к своим должностям, но перегруженность работы не давала ему возможности двигать профессорское дело, a потому лекции его не представляли особого интереса. Видимо сознавал он это и сам и потому, при первой возможности, покинул профессуру. В дальнейшем мне пришлось еще не раз встречаться с Михаилом Васильевичем о чем поведую на своем месте.
При академии имелся небольшой отдел для геодезистов, с прохождением высшей математики необходимой для астрономии. После прохождения академического курса, они отправлялись на два года в Пулковскую обсерваторию, для окончания своего образования. Это под их руководством были произведены все топографические съемки по всей России. Астрономически точно определены на географических картах места населенных пунктов и установлены тригонометрические точки.
Прохождение курса академии.
Кроме лекций y нас было не мало практических занятий, где на картах мы решали, по заданиям, тактические задачи с письменными к ним объяснениями; практически подготовились к умению кратко и ясно отдавать приказы, распоряжения, диспозиции и прочее. Летом, вакаций нам не полагалось, мы на местности делали инструментальные и глазомерные съемки. Вторую половину лета мы заняты были решением тактических задач на местности, в дополнение работ, кои делали зимой на картах. Все наши работы оценивались баллами.
По окончании двух курсов, мы получали академические значки и расставались со своими товарищами, которые по баллам не попадали на дополнительный курс.
Этот последний представлял — три самостоятельные работы, как y нас их называли — «темы».
Первая —военно-историческая. Она представляла —изучение, описание и оценку какого нибудь, заданного профессорами, военно-исторического эпизода из военной истории. На эту работу давалось около 2-х месяцев, после чего в письменной форме мы ее сдавали; ознакомившись с ней, профессора назначали день, для личного доклада и, накануне назначенного для доклада дня, возвращали письменную работу с отметкой, что из нее требуется доложить; на доклад давалось 45 минут. Оппонентами являлись два профессора от которых зависела данная тема, но на докладе могли присутствовать слушатели академии и желающие посторонние офицеры.
Сделав свой доклад, профессора высказывали свои замечания и возражения, на что докладчик мог давать свои объяснения. Затем профессора удалялись на совещание и, вернувшись, высказывали свое мнение о произведенной работе и оценку баллом.
Вторая — касалась тактических и военно-технических вопросов и должна была быть законченной к Рождеству.
Третья — самая обширная носила название стратегической и состояла, в свою очередь, из трех частей:
1. Статистической, 2. Военно-административной и 3. Тактической.
Все, успешно закончившие испытания дополнительного курса, в начале- мая, награждались не в очередь следующим чином, причислялись к Генеральному Штабу и дoлжны были отбыть лагерный сбор на младших должностях ген. штаба.
По окончании полных курсов как нашей академии, так и артиллерийской и инженерной, мы имели счастье быть представленными Государю. Для этого в начале июня, все окончившие эти академии, приглашались в Петергофский дворец, т. к. Императорская Семья, в это время, пребывала в летнем дворце — Александрия близ Петергофа.
Мы вытянулись по залам дворца, начиная с нас генштабистов, как наиболее многочисленной группы, затем артиллерийская и инженеры. Его Величество не торопясь обходил интересуясь нашим прохождением академического курса и особенно продолжительно останавливался перед теми офицерами, которые по форме принадлежали к частям расположенным на окраинах нашего Отечества, расспрашивая их об их глухих стоянках. Обходя всех, Государь прощаясь пожелал нам успешно применить полученные знания на службе, выразив надежду — что этим принесем пользу Родине.
По отъезде Государя, нам был предложен во дворце завтрак. Мне припоминается, что когда было разлито шампанское, окончивший с моим выпуском (1902 г.) нашу академию, Кавалергардского полка граф Алексей Игнатьев, встал и провозгласил тост за здравие Государя, подхваченный общим Ура!
Кто из нас, в то время, мог подумать, что этот граф, выросший и воспитанный в своей патриархальной семье, бывший во время войны 1914-17 годов нашим военным агентом во Франции, после Октябрьской революции — присоединится к большевизму, вернется в Москву, где выпустит в 4-х томах свои воспоминания, в которых не удержался, что-бы гадко, неприлично и ложно оклеветать своего Государя..

Офицерская Кавалерийская Школа

К нашему окончанию академии, военным министерством были изданы новые правила, для нашего прохождения службы, по которым мы причислялись в свои части, для двухгодичного командования ротами и эскадронами. Лишь по окончании этого ценза мы получали назначение в войсковые штабы и, с переводом по генеральному штабу, снимали свои полковые мундиры. Для кавалеристов требовалось, до приняиия эскадрона, пройти одногодичный курс Офицерской кавалерийской Школы.
Меня эта реформа порадовала. Я мог еще три года не менять мундир родного полка и командовать в нем эскадроном. A прохождение Кавалерийской Школы давало хорошую подготовку по выездке лошадей и другим специальностям кавалерийской службы. Мы изучили входящую в обиход выездку лошадей по системе Филиса, что очень пригодилось при комамндовании эскадроном. Ежедневно работали 4-х лошадей, упражнялись в вольтижировке и т. д. Наконец прошли месяц на парфорсных охотах.
Наши занятия начинались в 9 час. утра и продолжались до 4-х, с часовым перерывом на завтрак. Все занятия проходили под руководством больших специалистов своего дела.
В первое время эти физические упражнения, после трехлетней сидячей академической работы, были чувствительны, пока мы не втянулись. Для некоторых из нас, немного отяжелевших, были трудноваты упражнения по вольтижировке. Наш руководитель, по этому упражнению, был большой виртуоз и сам проделывал их так, что во многом превосходил цирковых вольтижеров. Выслуживший из нижних чинов до военного чиновника, он был проникнут большим почтением к нам. A мы, что-бы его поощрить, обращались к нему называя «профессор», что его смущало, но мы объясняли своей привычкой так называть своих руководителей. Дабы возможно дольше оттянуть его урок, занимали его разговорами и просьбами: сначала теоретически объяснить нам, как нужно делать прыжки, затем самому показать пример. Выполнив все это, он просил нас приступить к упражнениям. Я и еще некоторые, сохранившие живость, немного поупражнялись, остальным оставалось времени лишь на один-два прыжка.
Особенно трудно было проделать, по своей комплекции, нашему товарищу, Ахтырскому гусару, Сереже Одинцову, к тому-же он на первых порах растянул жилу. Сочиняя друг на друга юмористические стишки, мы, куплеты в его честъ, кончали:
В Школе так старался, Что сразу брюки получил; А, потом, как ни пытался — Ha вольтиже не вскочил!
К сожалению, однажды мы своего «профессора» невольно подвели. Дело было на маслянице; пригласил нас тот-же Сережа Одинцов к себе есть блины. Полагавшегося на завтрак часа, конечно не хватило, мы прихватили еще час, который приходился на вольтижировку. Как на грех, в манеж зашел Начальник Школы, генерал Брусилов, будущий герой прорыва германо-австрийского фронта в 1916 году. Досталось нам, но и поделом, но пострадал и наш «профессор», почему не доложил начальству — что мы не пришли.
В мае месяце, Школа переходила в лагерь под Красным Селом. Здесь езда и прочие занятия проходили на воздухе и на местности.

Парфорсные охоты.

Курс Школы заканчивался так называемыми парфорсными охотами, которые способствовали лихости и находчивости в скачке по незнакомой местности в погоне за зверем. Охота происходила в районе м. Поставы, Виленской губернии, были специально, для этого, построены помещения для офицеров, команды нижних чинов, вестовых для ухода за лошадьми и конюшни.
Для охот Школа разделялась на две смены: на Август месяц сюда приезжали офицеры младшего курса, сюда вошли мы генштабисты, на Сентябрь — старший курс и приглашенные штаб-офицеры кавалерийских полков, кандидаты нa получение полка.
Охота заключалась в том, что выпускался из клетки зверь (обыкновенно рогатая даниель). Эти животные отличались особо резвым бегом. Выскочив из кпетки и почувствовав свободу зверь полным ходом уносился, прыгая через все препятствия, какия только могут встретиться — канавы, заборы, горы, кручи, болота и пр., несясь полным ходом по лесам. Когда зверь исчезал из виду, выпускались собаки, которые по запаху следа, неслись в догонку. За стаей собак неслись и офицеры во главе с начальником охоты, коего по положению не полагалось обгонять. Погоня продолжалась не менее десяти верст, но иногда доходила до 15-20 верст.
Понятно, для такого пробега, лошади должны были быть хорошо натренированы и напрыганы, чем и занимались летом. Скачка полным ходом по местности — куда поведет зверь — была, конечно, не безопасна, было немало падений с лошади и вместе с ней. Бывали и ранения. Были комические эпизоды с падением или попаданием в болото из коего трудно было выбраться.
Эти охоты развивали смелость и лихость, нужные кавалеристу. Увы, современная техника, другие приемы ведения войны: пулеметы, тяжелая и дальнобойная артиллерия, a особенно танки, авиация и, наконец, атомное оружие, совершенно изменили приемы и тактику ведения войны и почти исключили применение лихих, кавалерийских атак. Поэтому, современному военному покажутся странными и даже дикими старые приемы.
Парфорсными охотами мы заканчивали прохождение годичного, для нас, курса Школы.

Смотри также «Служба в полку, Первая Мировая война..» по ссылкам выше.

PS В городе Сомюр на Луаре имеется Кавалерийская Школа (французской армии), но она по традициям и системе подготовки скорее ближе к Николаевскому Кавалерийскому Училищу, чем описанной выше Кавалерийской Школе Российской Императорской Армии